Я публикую запись нашего разговора с Людмилой Николаевной Дорониной, матерью Александра Долматова, и его другом Дмитрием с разрешения моих собеседников. Эта запись также отправлена в Нидерланды, откуда я уже получила следующий комментарий: "A scandal that no-one from Dutch authorities has visited Ludmila yet" ("Скандал — это то, что никто из голландских властей до сих пор не приехал к Людмиле"). Голландцы попросили разрешения отправить запись журналистам.
Разговор с Людмилой Николаевной, матерью Александра.
— С вами пытался хотя бы кто-то связаться из МИДа, из посольства? Российские власти?
Никто. Пыталась связаться я. Помогает мне друг Сашин. Он сейчас со мной. На меня, вот прямо так, чтобы ко мне, никто не приезжал, ничего не говорили. Сегодня из Голландии мне звонил адвокат с переводчиком. Он сказал, что они начали расследование. Он сказал, что все станет известно. Но пока ничего конкретного нет. Пока ничего не знаю. Вы знаете, у меня был хороший сын. Так грязью облили... Господи, да что же это такое... Ведь я же в Голландию его отдала, чтобы сберечь. Он бы там побыл, а потом бы снова приехал. Ведь его же преследовали... Сколько мы здесь пережили...
— Людмила Николаевна, вы могли бы рассказать, как именно и кто преследовал вашего сына?
Весь последний год Саша был очень встревожен и насторожен из-за того, что его постоянно вызывали на работе к начальству. Из-за чего? Я вам скажу... Разве можно преследовать человека только за то, что он ходит на митинги? Ведь как гражданин он имел на это право. Его всегда задерживали, потом отпускали, но на работу всегда присылали бумагу о том, что "такой-то такой-то работник был задержан на незаконном мероприятии". В общем, они его довели... Что еще... Обещали подбросить наркотики, а если не остановится, то говорили, что будет что-нибудь похуже. Он мне не все говорил. Он меня берег, любил. Кто угрожал? А эти... "товарищи"... Вы знаете, я не понимаю, где я сейчас живу. Я всегда считала, что я самая счастливая, что я живу в чудесной стране. А теперь я ее боюсь. Она мне чужая. Все эта власть... Она что-то хочет доказать... А Саша, он поступал так, как считал... Надо было послушать меня и не ходить на митинги. Но он не мог.. Он не мог остановиться. Голландия... Россия... Сами поймите, как я после этого могу относиться к России...
А Голландия? То же самое. Раз отдали им человека, чтобы поберечь его, надо было его поберечь. Он же не просто так к ним уехал... И еще... эти шествия. Что это за шествия в центре Москвы, если после них надо убегать в другую страну... Что они там полицейских этих выставляют против народа... И полицейские — народ. И эта масса людей — народ... Мне непонятно, зачем эту конфронтацию создают. Не понимаю этого безобразия. Если шествия, то не надо задерживать людей.
— Кто-то вам звонил из посольства Голландии?
Никто. Я сама позвонила. Там какой-то секретарь. Я спросила, но мне ничего толком не ответили. Скажите, а вы работаете по правам человека? Как бы хотелось разобраться... Если бы вы только знали... Как вы думаете, можно ли что-то сделать? ....
О похоронах... Я ничего не знаю... Я не знаю, где он.
— Кто вам помогает в России?
Да я, в принципе, одна. Заходит товарищ Саши. Мне трудно сейчас. Он, поверьте, был очень хороший мальчик. Светлый... Я знаю, что вы с ним не встречались. Но поверьте... Ну влип он в эти дела... Но он же так считал, говорил мне: "Я за честные выборы". Постоянно, хоть ты тресни, эти "честные выборы". На все митинги ездил. Что делать?
Понимаете, он там, в Голландии, последнее время очень просился домой. Говорил мне: "Мама, я приеду. Хочу домой". Я говорила: "Саша, не смей. Тебя тут схватят". Я боялась наших спецслужб. И на работе мне все говорили, что сюда ему нельзя. Понимаете, их уже все люди боятся. Их все боятся. Мне друзья мои говорили: "Пусть там будет. Здесь схватят и не узнаешь, где он". Но он что-то чувствовал.
— Когда вы с ним говорили в последний раз?
6 января я заметила, что он не такой как обычно. Грустный был. 7 января я дозвонилась до него вечером. Он снова был грустный. Он был сам не свой. Он просился домой, я уговаривала его поберечь себя и меня. Я бы не выдержала. Ведь когда с этой машиной сталкиваешься... Она же страшная. Я сейчас не знаю, куда деваться. Как мне жить... Я бы сама сейчас бегом бежала... Только теперь бесполезно. Где мы все живем? Что это за власть такая?
А вот уже 8 января я до него не дозвонилась. Все его номера были отключены. Не прозванивались. Я звонила, звонила, звонила, звонила. И только 10 днем раздались длинные гудки и он ответил. Он сказал, что "сломал телефоны"... Как он мог сломать телефон?... Я считаю, что его ударили. Телефон сломался. Он не мог сам телефон сломать. Может, и мог. Но ненормальность какая-то в этом есть. Но 10 января мы совсем чуть-чуть с ним поговорили. Ой, просто страшно...
Людмила Николаевна просит поговорить с другом Александра Дмитрием...
— Мы говорили с адвокатом, он сказал о начавшемся расследовании. До этого момента ни одна из официальных сторон — ни российская, ни голландская — даже не уведомили мать о смерти сына. Никто из них не связывался, никто не проинформировал. Только адвокат позвонил. Вся информация — из новостных лент. Причем адвокат сказал, что он ни о чем не был уведомлен, что все процедуры по переводу Александра были осуществлены без его ведома. Он об этом узнал только после его смерти. У него не было никакой информации, и он не мог его найти по всей Голландии.
! Орфография и стилистика автора сохранены
