Репортаж с обочины: Пограничные мотивы

Летнее путешествие в глубины России — межэтнические противоречия и дорожные инновации в отдельно взятых регионах. В Башкирии москвичи скупают предприятия и понижают зарплаты, а дальнобойщики обсуждают, как отнятые "Платоном" деньги уходят в чей-то карман. Сотни километров на фуре с номерами зарубежного государства, пылающий жаром Омск и истории о пропавших водителях на дорогах Западной Сибири. Невыдуманная картина провинциальной страны, где народ устал от правительства.

Башкирия — нефть и Москва

Оренбург остается на юге — я час за часом еду на север в стареньком МАЗе; трясет прилично. Чем ближе к Уфе от Оренбурга — тем красивее панорамы. Справа от меня предгорья Урала. Минуем превращённую в озеро брошенную угольную шахту у Камертау; трасса вьется по верху обрывистого берега. Привычная хвойная растительность лесов — там, где-то не очень далеко, как говорят местные, бегают волки и медведи. Отдыхаешь от степей и ловишь себя на мысли, что за четыре года автостопа даже не прикоснулся к Уральским горам, откладывая их на потом.

"Работал я в Москве", — водитель полощет кости первопрестольной; как и большинство провинциалов, мы не любим столицу. "Там столько не нашей неруси понаехавшей!" — вдруг делает вывод сероглазый и скуластый дальнобойщик. Он уфимский татарин, суннит по вероисповеданию, но регулярно подчеркивает — "мы русские". Межнациональная тема популярна в Башкирии (лингвистические извращенцы пишут "Башкортостан" — это не соответствует нормам русского языка). "В чиновники активно башкир берут — у них привилегии. Даже некомпетентных пристраивают. И русских, татар и марийцев еще башкирский язык заставляют учить в школе", — живописал он республиканскую этнополитику.

Башкирия — это нефтекачалки у дорог. Последние годы в регионе протекает переход предприятий под руки столичным корпорациям. Многочисленные заправки "Башнефти" взяты под контроль "Роснефтью"; старое название оставили, чтобы не коробить региональную гордость. "Зарплаты при москвичах моментально упали — и так везде, где они появляются в Башкирии", — констатирует дальнобойщик. Москва усилила экономическое поглощение в Башкирии после того, как Кремлем был отправлен отставку предыдущий глава республики Рустэм Хамитов и заменен на "покладистого" Рустэма Марданова. Примечательно — среди управленцев республики за три десятилетия был только один славянин, хотя они здесь крупнейшая этногруппа.

Уфа — окрестности в заводах и складах; есть и иностранные предприятия. Уфимская объездная дорога — это летящий автобан "Урал". Голосовать на нем проблематично, но местный автостопщик — на машине — и такое бывает — башкир Ильнур вывозит меня из городской черты, сделав крюк по пути домой: "Там отличная позиция". На этом полоса везения заканчивается, и в полночь я, искусанный комарами, не сдвинувшись ни на километр, ставлю палатку на заброшенной бензоколонке. Других мест нет — лесок и поля, заболоченные нескончаемыми дождями. Итог ночёвки — пробуждение без возможности помыть тело, тема не очень приятная в автостопе. Воды хватает на гигиену лица, а погода намного теплее, нежели на Среднерусской равнине, откуда я начал путь. Торчать, потея, под рюкзаком у трассы некомфортно.

Второй транспорт сегодня — это фура с номерами (16) Восточно-казахстанской области. Это удивляет: "казахи" — как русские, так и казахи в России — автостоп игнорируют. Дальнобойщик Геннадий — уроженец Мурманской области; в Казахстане оказался в 1990-х, осев в одном из городов Рудного Алтая, где преобладают русские, даже после исхода вслед за ликвидацией Союзных республик. Еду до Челябинска.

Уральские серпантины и русский Казахстан

Горизонт — приближаются невысокие, поросшие елью горы Южного Урала. В России, где перебор с равнинами — это волнующий момент. Впрочем, когда пошли тягуны и серпантины, водитель ироничен: "Да разве это горы, вот у нас — да, горы". Но даже скромные возвышенности в три сотни метров транспортный поток берет медленно; сказывается двухполюсный формат "М-5" — где не надо, в России обновляют автобаны, забывая стратегические участки вне европейской части Отечества. Первый же челябинский район по пути — Ашинский — активно подрабатывает на сувенирах, закусочных и обслуживании проезжих. Население, как и много где на Урале, уезжает.

Русские и Казахстан — какова их судьба? Когда-то русские, украинцы и немцы преобладали в Казахской ССР. Из 8,25 миллиона в Казахстане их осталось ныне менее 4 миллионов человек. "Назарбаев обуздал потуги казахских националистов — в девяностые было неспокойно, теперь нормально. Многие выехавшие русские возвращаются обратно — у нас жить дешевле", — считает Геннадий. "Раньше южные казахи враждовали с северными — ныне всем все равно. Даже если русский казашку в жены берет. Есть казахи, которые лучше по-русски говорят, чем по-казахски", — рисует он картины сопредельного государства, где, в отличие от Украины, русский язык имеет официальный статус.

"В Казахстане если открываешь свое дело, сперва заносишь взятку. И без разницы, кто чиновник — казах или русский, берут и хотят все. Коррупция везде. Особенно среди ментов — гаишники требуют денег уже за то, что они тебя остановили", — живописует Геннадий региональную традицию. Сам он еще пару лет назад владел грузовиком: "Рейс от Алматы до Москвы — и 3000 долларов в кармане. Но белорусские перевозчики влезли в Казахстан и сбавили цены в разы. Правильно, что им в России запретили внутренние рейсы". Казахстанские дальнобойщики тянут в Россию китайские товары — даже чеснок в "Магните" выращен в Поднебесной. Наша страна с огромным сельскохозяйственным потенциалом закупает химическую еду!

Челябинск, Копейск — где в 2012 году в лагере ИК-6 восстали против извращённых пыток; равнина и обрамлённые камышами, кишащие рыбой озера. Мне предстоит зевать полторы тысячи километров до Новосибирска, разглядывая лесостепи и болота. На повороте на таможенный Троицк Геннадий спрашивает по рации, возьмет ли кто туриста в сторону Кургана. "Иду до Сургута, где подобрать?" — трещит на частоте. Я прощаюсь с первым за годы путешествий водителем казахстанской фуры.

Курганское однообразие

"Ну и п***р", — дает оценку дальнобойщик колумнистике правого русского патриота и популярного обозревателя Дмитрия Лекуха. Москвич, написавший цикл нечитаемых книг про околофутбол с гордыми заголовками "Я русский" и "Хардкор белого меньшинства", недавно объяснил в СМИ, что "Платон" — это хорошо. Уфимец Андрей ради 60-70 тысяч рублей в месяц по графику имеет несколько выходных в месяц — таковы условия нанявшей его компании. Когда он слышит, сколько получают болтуны, как Лекух, — это его не радует. Этот рейс он делает в Сургут. "Оленеводам памперсы и прокладки везу", — шутит он.

Челябинск — Курган: 280 километров березы и кустов. Болотистые прогалины. Населённые пункты — в стороне от "Урала". Фонарей тоже не видно — застрять тут в темноте было бы невесело. Больше написать об этом отрезке пути кажется нечего, кроме того, что с Курганской области каждый год уезжают тысячи людей, а машиностроительные гиганты, связанные с Министерством обороны, как "Курганмашинзавод" и "Курганский завод колесных тягачей", банкротятся.

Курган. Музей допотопных автомобилей под открытым небом. Мы встали на стоянке для дальнобойщиков, Андрей включил музыку, вскипятил кофе — его мы пили под песню группы "Русский стяг", некогда близкой к Национал-социалистическому обществу. "Ты знаешь, что они ультраправые?" — уточнил я. "Конечно, но некоторые песни у них хорошие", — ответил он.

"Застрял?" — вертится в голове; прошло уже полтора часа голосования, закат перешел в сумерки, и ночь наползает. И вот успех — местный парень на "КАМАЗе", подумав, что я абориген и хочу в Курган, вывозит на развязку Ишим — Тюмень. Обхожу стелу, фонарей нет в принципе, кувыркаюсь из-за ямы, разбиваю колено и останавливаю первый попавшийся транспорт. Максим из Омска перегоняет свежекупленный грузовик "Mercedes" с Краснодара домой — впереди еще 650 километров. "Это знак, что я должен взять тебя! Думаешь, доедем до Омска?" — забрасывает он меня репликами и начинает рассказывать историю своей жизни, пока грузовик кидает на разбитом асфальте курганщины — дорога плохая, как в Украине.

Сибирское солнце

Максим говорит — он общительный и пытается не заснуть. Его жестко рубит — как и меня. В первом сибирском селе, Бердюжье, я покупаю нам энергетики и кофе. Прохладное почти утро, лютуют комары, указатель на Ханты-Мансийск, а в кафе говорят за жизнь перепившие мужчины. Я вспоминаю Бердюжье образца 2014 года и 2015 — как пыльную грунтовку федерального значения, где фуры ползли со скоростью 15-20 километров в час, сменял халтурный асфальт. Но за селом уже прекрасное полотно, и "Mercedes" с 40-50 километров в час газует на все 100; тюменские дорожники привели "Иртыш" почти в идеальное состояние!

"Здравствуй, Сибирь!" — с опозданием здороваюсь я с огромным пространством, в котором чувствую себя как дома. Сибирь — это не просто пятно на карте, как Подмосковье, и не опустошающий душу Донбасс. Сибирь — это сакральное и личное счастье прикосновения, как и Заполярье. Сибирь — медленно восходит солнце, сквозь испарину болот, где стоят мертвые березы, над сырой зеленой травой, красное, а затем желтое зарево нового дня. Сибирь — разлившийся на километры Ишим подступает к шоссе, а косули выбегают из леса. Сибирь — здесь летом днем по-настоящему жарко.

Он родился в Новосибирске. Максим, водитель. Гулял по клубам, похитил человека, подделывал документы и, кажется, занимался бандитизмом. Где-то пять лет он провел на зоне: "Как с "курортного" Новосибирского СИЗО в Омск привезли в ИК-7 — такой пи***ц начался. Родным даже не сообщили, где я. Там людей насиловали, убивали. Вертухаи были из казахов — садисты лютые". В другом лагере Максим женился, родилась дочка. Теперь он грузоперевозчик.

Омск — Иртыш утопил городские пляжи; 30-градусное пекло в некрасивом и хаотичном городе. Максим уже впал в прострацию. Мы не понимаем, о чем обмениваемся фразами, и в итоге он завозит меня, подарив на прощанье шоколадку, на улицу Красноярский тракт — два часа я выбираюсь с севера Омска на трассу. Первый омич подбрасывает до Калачинска — в его легковушке висит Молот Тора и языческие обереги. Предполагаю, что парень ультраправый — ошибка. Он родом с Хатанги (Таймыр), и ему интересно, как там, в Донбассе. За Калачинском я зависаю на 5-6 часов; то печет, то льет дождь, и у меня кончается вода.

"750" — автомобильный код на грузовике московский. Это странно — москвичи же редко тормозят. Андрей — он с Серпухова, отпаивает меня (я перегрелся) минералкой. Под утро мы въедем в Новосибирск, дальнобойщик практически не делает остановок, и даже не ест за рулем, чтобы не уснуть и пройти в день минимум тысячу километров: "Я люблю дорогу, не могу без нее". "Платон" его раздражает: "Третий налог на большегрузы. Уже за воздух платим. Вот — дорога в ямах, а говорят деньги с "Платона" на нее ушли". Тем временем Сибирь погружается в темноту, машин становится все меньше. Вдоль обочины встречаются замершие на ночь колонны из фур. "Омск — Новосибирск — это опасный перегон. Водители на ночь жмутся друг к другу, толком стоянок охраняемых нет. И снова пропадают фуры — недавно две исчезли, с водителями", — рассказывает Андрей.

Новосибирск, центр города. Я встречаю новый рассвет в центре нашей страны, чтобы уехать — прикоснуться к еще незнакомым уголкам Сибири.

Максим Собеский