В ночь с 9 на 10 ноября 1938 года по Германии прокатилась волна еврейских погромов — "Хрустальная ночь". Это был поворотный момент в истории Холокоста. И в эту жуткую ночь в Берлине полицейский Вильгельм Крютцфельд не позволил штурмовикам поджечь старинное здание синагоги, находившейся в подведомственном ему районе. Он заявил, что это исторический памятник, вызвал пожарных, пожарные приехали и потушили огонь. Штурмовики ушли. Полицейский, кстати, не пострадал — ему просто сделали устный выговор.
В 1946 году, когда загибавшийся на общих работах в лагере Варлам Шаламов смог попросить о помощи своего знакомого фельдшера Андрея Пантюхова, тот устроил его в санчасть, а потом отправил на курсы фельдшеров — и спас жизнь. Такие действия, может быть, и не входили в служебные обязанности медицинского работника в лагерной санчасти, но зато вполне соответствовали духу профессии врача и клятве Гиппократа. Пантюхов сделал все что было в его силах, чтобы спасти погибавшего.
Врач и историк Марк Головизнин в своей интересной работе "Медицина в жизни и творчестве Варлама Шаламова" показывает, как Шаламов в своих рассказах размышлял о трагической двойственности положения лагерного врача, который мог погубить своего пациента, отправив обратно на работу, а мог спасти. Естественно, каждый сотрудник санчасти находился под жесточайшим давлением — лагерной администрации с одной стороны, и уголовников, жаждавших послаблений только для себя, — с другой. Для того, чтобы действительно помогать людям, требовалось огромное мужество, было оно не у всех, — но было.
В одном из рассказов герой — alter ego Шаламова ставит пациенту диагноз "злокачественная гипертония" и говорит начальнику:
"Нет, товарищ начальник. Сначала я его освобожу от работы, а вы вызовете комиссию из управления. Комиссия либо утвердит мои действия, либо снимет с работы. Вы можете написать на меня рапорт, но попрошу вас моих чисто медицинских дел не касаться".
При этом Марк Головизнин приводит цитату из письма Шаламова: "Вся лагерная медицина — например, то, что заключенного спасает только врач и никто больше в лагере — это не противоречит тому, что лагерный врач и убивает. Разве разоблачение симулянтов-лагерников по приказу не убийство? Ведь симулянт, как правило, — болен (только не этой болезнью), голоден, избит и устал от холода и голода, измучен до предела. Но лагерный врач не видит ничего, кроме „мастырки“ — фальшивой раны. И рана-то не фальшивая, но нанесена с членовредительскими целями"
А могло быть еще хуже — в рассказе "Доктор Ямпольский" "Постепенно от должности к должности Ямпольский неизбежно набирался и врачебного опыта, а главное — научился уменью вовремя промолчать, уменью вовремя написать донос, информировать. Все это было бы неплохо, если бы вместе не росла у Ямпольского ненависть ко всем доходягам вообще и к доходягам из интеллигенции в особенности. <…> Ямпольский брал на себя большую ответственность посылать в колымские лагерные печи — то есть на мороз в 60 градусов — доходивших людей, которые в этих печах умирали".
А почему бы не отправить на мороз? Он же не сам их расстреливал, он просто как врач констатировал, что они могут и дальше работать. А если бы он этого не делал, то не имел бы возможности дальше работать в санчасти — и, ну конечно!!!.. и помогать другим людям, и делать добро, куда больше добра, чем в одном конкретном случае, которым надо заплатить за много-много хороших и важных дел…
Боже, сколько раз по разным поводам мы это слышали — про врачей и директоров школ, про руководителей лабораторий, которым предлагали подписать гнусное письмо, и про главных режиссеров, оберегавших свои театры.
А вот Вильгельм Крютцфельд в 1938 году просто выполнил свои служебные обязанности. А Андрей Пантюхов в 1946-м просто следовал клятве Гиппократа…
Глупо конечно, но мне хочется надеяться, что в городе Омске меня тоже читают. Может, даже врачи из той больницы, где пациента делают заложником…
! Орфография и стилистика автора сохранены
